Мария Розова
У английского писателя Джерома К. Джерома в юмористической повести «Трое в лодке, не считая собаки» есть глава, посвящённая приготовлению ирландского рагу из всевозможных остатков еды. Главное достоинство этого блюда заключается в том, что «сразу избавляешься от всего лишнего», и когда пёс Монморенси принёс в зубах водяную крысу, между героями возник спор, стоит ли пускать её в дело. Джордж утверждал, что такого прецедента ещё не бывало и что стоит воздержаться от опытов, а Гаррис ответил ему следующим образом: «Если никогда не испытывать ничего нового, как же узнать, хорошо оно или плохо? Такие люди, как ты, тормозят прогресс человечества. Вспомни о немце, который первым сделал сосиски».
Теперь представьте, что трое персонажей – единственные выжившие после гибели судна и что у них нет возможности заночевать и вкусно поужинать на одном из островов около Шиплэка. Что плывут они не на лодке по реке, ведущей от одной точки к другой, а на плоту в морском пространстве, беспредельность которого способна ввести в отчаяние. И что на месте крысы, которая может стать или не стать ингредиентом для рагу, находится кто-то из этих трёх мужчин, оставшихся без пропитания – за одним существенным различием, что крыса в повести уже была «дохлая», а человек, чью судьбу вершат его же попутчики, – пока ещё живой.
Не представляете? Значит, вам нужно прочитать пьесу польского драматурга Славомира Мрожека «В открытом море» (1961). На русский язык её перевёл Святослав Свяцкий – переводчик польского происхождения.
Заглавие не просто обозначает место действия пьесы, но и определяет её напряжённую атмосферу, а также указывает на камерность сценического воплощения. Ведь конфликт, разворачивающийся «в открытом море», не предполагает участия в нём большого количества действующих лиц: обстоятельства задают свои правила игры. Мрожек выстраивает столкновение интересов по принципу беспроигрышного «треугольника», когда в борьбе не на жизнь, а на смерть участвуют трое, что позволяет драматургу ввести в противостояние элемент неравенства, превращающего любую справедливость – в несправедливость, а риторически выверенную самозащиту – в политиканство, не имеющее в своей основе ни крупицы правды. Двое консолидируются (Толстый и Средний) и выступают против одного (Малого), и использование автором подобной диспозиции оправдано сквозной темой выживания: «Уясните, пожалуйста, себе, что мы не можем все кричать одно и то же “съедим”. В такой ситуации один из нас должен сказать: “Пожалуйста, угощайтесь”». В некоторой степени Средний здесь – лишь довесок к образу Толстого, поскольку без Среднего Толстый не обладал бы преимуществом «большинства», тогда как двумя реальными соперниками в пьесе являются Толстый и Малый. Такие второстепенные персонажи, как Почтальон и Лакей, встречаются в пьесе однократно и выполняют лишь функцию лакмусовой бумажки по отношению к характерам Малого и Толстого, вскрывая их двойные стандарты.
Несмотря на то, что действующим лицам даны абстрактные имена, они являются вполне говорящими, причём на уровне не только словесного, но и визуального восприятия. Толстый представляется как ненасытный и кровожадный. Недаром ему принадлежат первая и последняя реплики: от изъявления потребности «Я голоден» до оправдания каннибализма «Разве вы не видите, он [Малый] уже счастлив?». Наглость его лжи раскрывается лишь в тот момент, когда появляется лицо извне, не принадлежащее к замкнутому кругу присутствующих на плоту, а именно – Лакей. Тот своими словами изобличил монолог Толстого о сиротском положении в детстве: «Вы меня не узнаёте? Не узнаёте старого верного Иоганна? Ведь это я учил вас ездить на пони, когда вы были еще ребенком. <…> Все во дворце так обеспокоены!». Средний представляется как человек бесхарактерный: между жребием и выборами он выбирает второе, потому что выборы позволяют ему избежать превратностей Фортуны и не оказаться случайно в роли жертвы («Я, собственно, всегда был противником азарта»), а выбрать жертву самому. Средний постоянно подстраивается под Толстого, будучи столь же беспринципным (Толстый: «Вы видели тут какого-нибудь лакея?», Средний: «Я? Да что вы!»). А Малый представляется как человек с «малыми», не берущимися в расчёт правами. В то же время и он способен быть не меньшим олицетворением зла, чем Толстый, что подтверждает его пусть недолгое, но показательное примыкание к большинству при появлении Почтальона, когда Малый «с надеждой» настраивает против того остальных: «Может быть, почтальон не сирота. Мы покинутые, бездомные... Хорошо бы у него спросить». Власть над человеческой жизнью опорочивает любого, в чьих руках оказывается, так что даже и угнетённый при малейшем изменении ситуации может стать узурпатором.
Несмотря на то, что до каннибализма дела не доходит и что пьеса завершается только сумасшествием Малого, произведение всё равно оставляет после прочтения ощущение абсолютной безысходности. И не потому даже, что сумасшествие как смерть личности равносильно гипотетическому съедению одного действующего лица другими. Ведь, на самом деле, совершенно не важно, кого именно трое на плоту выбрали бы жертвой. Удручает то, что они попросту решили жертву выбирать, и притом, как выясняется в финале, не из необходимости, а из прихоти, поскольку в сундуке оказывается найденной «телятина с горошком», столь желанная героями в самом начале пьесы (на прихоть указывает увиливание Толстого от темы при ответе на вопрос Среднего: «А вы об этом знали?»; по всей видимости, Толстый прекрасно знал о наличии телятины).
Можно сказать, что пьеса Мрожека – это диагноз обществу, в котором понятие всеобщего блага безнравственно подменяется жаждой хлеба и зрелищ, а забота о людях – насилием над человеком. Не зря в произведении мельком упоминается фашизм в ремарке к реплике Толстого, когда тот приветствует «голодающих»: «Стоит, уперев руки в бока, смотрит вокруг, словно его окружает большая толпа. Взмахивает неожиданно рукой в фашистском приветствии». И точно так же, как Малый бесконечно повторяет слова: «Именно поэтому…», – будто «мучительно» думая, «что же следует сказать дальше», остаётся и нам искать ответ на вопрос о человеческой подлости, которая находит своё проявление в «открытом море» – нашей жизни.