21 августа 1968 года СССР и страны Варшавского договора ввели войска на территорию Чехословакии. К 9 утра дороги, мосты, выезды из города, здания радио и телевидения, телеграф, главпочтамт, административные здания, типографии, вокзалы, штабы воинских частей и предприятия промышленности Праги были блокированы. Тогда же в столицу вошли танки.
«— Улетели наши пташечки, — грустно сказала бабушка. — Верно, что-то напугало их. Квидо обратил глаза к потолку, потом приподнялся в кровати, чтобы взглянуть на клетку. Она была пуста. — А что? — спросил он. <...> — Как что? — крикнул дедушка. — Как что? Да то, что товарищ Брежнев объявил нам войну!» (М.Вивег "Лучшие годы псу под хвост").
«Она сновала по улицам с фотоаппаратом и раздавала пленки заграничным журналистам, которые чуть ли не дрались из-за них. Однажды, когда она вела себя слишком дерзко, пытаясь сфотографировать офицера, нацелившего пистолет на группу людей, ее задержали и оставили на ночь в русской комендатуре. Ей угрожали расстрелом, однако как только отпустили, она снова вышла на улицы и продолжала отщелкивать пленку» (М. Кундера "Невыносимая лёгкость бытия).
Здесь должно быть два эссе. Одно о романе «Лучшие годы псу под хвост» Михала Вивега, а второе о тексте, который я мог выбрать сам. Я выбрал «Невыносимую легкость бытия» Милана Кундеры. Эти два произведения разделяет 21 год, однако они говорят, не только, но в том числе, об одной и той же проблеме, которая интересует меня. Поэтому, я не хотел бы разделять рассуждения о них в два разных текста, а соединил бы в одно, но более крупное, эссе. В этих двух романах наиболее значимым для меня стал вопрос коллективной памяти о важных исторических событиях, о том, как культурные потрясения становятся частью литературного произведения. Пражская весна и последующий ввод советских войск на территорию Чехословакии в книгах Вивега и Кундеры — главные события, которые приводят все в движение. Они становится причиной переездов, увольнений, свадьбы, появления детей, размышлений о свободе, долге и даже любви. Однако эти события не стоят в центре повествования. Кундера и Вивег не описывают подробности 21 августа, не объясняют причин вторжения и не увлекаются размышлениями о политических вопросах. События, которые оставили след в истории их страны, являются пусть и определяющим, но все- таки фоном для главной истории. В одном случае, истории невыносимой лёгкости жизни, а в другом — хроники хорошей семьи, живущей в сложное время.
Интересен не только сам факт того, что в двух самых, пожалуй, известных чешских произведениях XX–XXI веков можно найти события 68-го года, но и то, как не подробно они описаны. С каким отстранением рассказывается о том, что Томаш вынужден стать мойщиком окон, а отец Квидо — охранником; о том, что Терезе угрожали расстрелом, а за Когоутом постоянно следили спецслужбы. У Кундеры и Вивега это разное отстранение. Отстранение через юмор и гротеск, и отстранение через введение всезнающего повествователя и слом четвертой стены. «Ни одна история не доходит до нас целой, без отбитых ступней и сколотых лиц. Лакуны и зияния — неизменный спутник выживания, его сокрытый двигатель, механизм дальнейшего ускорения. <…> только травма делает нас из массового продукта — недвусмысленными, штучными нами». Это цитата из книги, которая посвящена теме памяти и ее сохранности, «Памяти памяти» Марии Степановой, может показаться противоречивой. Чтобы стать штучным и недвусмысленным, роману, человеку, продукту нужно показать свою травму; но при этом, единственный способ выживания романа, человека, продукта — это создание лакун и зияний. Однако именно так, как кажется, работает культурная память в романах Вивега и Кундеры. «Если бы Французской революции суждено было вечно повторяться, французская историография куда меньше гордилась бы Робеспьером. Но поскольку она повествует о том, что не возвращается, кровавые годы претворились в простые слова, теории, дискуссии и, став легче пуха, уже не вселяют ужаса. Есть бесконечная разница между Робеспьером, лишь однажды объявившимся в истории, и Робеспьером, который вечно возвращался бы рубить французам головы», — пишет Кундера об идеи вечного возвращения. Но эта же мысль является и иллюстрацией того, что и в романах Кундеры и Вивега, как и в историографии Франции, самые мрачные аспекты травмирующего опыта подвергаются частичной коллективной и индивидуальной амнезии или облекаются в гротескную оболочку. Однако, как верно отмечает Степанова, нет ни одной целой истории, а лакуны и зияния — это механизм дальнейшего ускорения. То, как чешские писатели обращаются с темой 68-го года говорит о значимости и важности исторического события для культуры страны. Важно не только само упоминание этой темы, но и то, как это упоминание сделано. Танки не просто входят в Прагу, но из-за них улетают попугаи — и последнее для маленького Квидо и его бабушки даже важнее. Танки не просто входят в Прагу, но становятся для Терезы символом свободы от тревог и единственной возможностью для самореализации вне семьи. «Игнорирующая все катастрофические помехи будничная рутина – от выпечки пирога к кофейному столу до соблюдения высоких культурных ритуалов, – писал Зебальд в еще одной книге о коллективной памяти и ее отражении в литературе, «Естественной истории разрушения», — есть самое испытанное и самое естественное средство сохранить так называемый здравый человеческий рассудок».