"Естественный роман" написан в 1999 году болгарским писателем Георгием Господиновым.
В век, когда литературе отказано в трагическом, Георгий Господинов пишет роман о разрыве с женой Эммой. Рукопись попадает к редактору, полному тезке, который этот роман публикует, подписав договор самостоятельно. Эта часть – единственная вставка от самого редактора.
Роман-эклектика, роман-интертекст, на его страницах мы находим бесконечное число начал, но не концовок. Герой романа – писатель Георгий Господинов пытается разобраться в разрыве с женой, но ходит вокруг, почти никак не комментируя случившееся. Воспоминания о совместной жизни, о беременности, «автором которой» был не он, о «мистическом напряжении», которое вылилось в скандалы – сказаны попеременно с разговорами о клозетах, мухах, Библии этих мух, классификацией Линнея, подслушанными разговорами в кафе, историями из 90-х о ворах, списком лучших впечатлений детства, попыткой написать роман из одних глаголов и многим другим. Герой подступает к главному, но если нет права на трагическое, если «личный апокалипсис» есть, но невозможен, то как о нем сказать? Если естественное, бытовое и ежедневное вымещает главное – трагедию, то и нет для нее слов, для нее не может существовать текста: «Давайте поговорим о чем-нибудь другом. О футболе? О Тарантино? О собаках? Лучше о кошках».
Рассказ о расставании и становится таким удивительным по силе, потому что он идет между или даже под мелкими событиями и ничтожной реальностью. Говоря о последней ночи с женой, автор рукописи впервые открывается: «Мы молчим. Курим. Говорим о незначительных вещах. Тогда мне хотелось, несмотря ни на что, чтобы та ночь продолжалась как можно дольше. До этого мы никогда не были так близки». Или почти в конце, уже после всех проходных «начал» романа: «Их набралось не меньше дюжины [ненастоящих женщин-жен из юности и детства], и ни одного развода. Никакой боли».
Это роман о попытке забыться/разобраться. Главный герой перемещается в пространстве текста, повествование идет от первого лица, от второго – и тут субъект представляется уже объектом. Похожее осуществляется и при помощи лиц-двойников – безымянного деда-садовника, размышляющего о мировом равновесии, о массе слова, редактора, который тоже разводится, еще и полный тезка.
Эклектика текста, его «фасеточность», которую позаимствовал герой у мух, необычным образом создает единую и неразрывную ткань текста, которая оказывается крепче линейного письма. Автор рукописи, создав свой текст – сам уходит в него, ищет в нем слабое место, незначительное описание, сквозь которое можно было бы проникнуть внутрь и навсегда исчезнуть: «Не знаю, как это назвать, — короче говоря, я врываюсь в текст».