Повесть «Барьер» («Бариерата», болг.) болгарского писателя Павла Вежинова (урожд. Никола Делчев Гугов) издана в 1976 г.; в болгарском литературоведении её относят к жанру «психологическая фантастика». На русском языке повесть впервые опубликована в журнале «Иностранная литература» (1978, No 1), в переводе Майи Тарасовой, с предисловием Льва Озерова.
В одну из одиноких ночей Антоний Манев, знаменитый композитор, недавно разведшийся с женой, встречает Доротею – девушку, пережившую глубокую психологическую травму, совершенно не похожую на других людей. Она полностью заполняет собой одиночество Антония и привносит в его жизнь счастье ровно до того момента, когда он узнает, что она умеет летать.
Композиция повести имеет линейный характер и обладает закрытым типом. Повествование идет от первого лица, однако в повети есть ретроспективные вставки от лица Доротеи о ее детском травматичном опыте. Нарратором является главный герой из будущего, который вспоминает события прошлого. В повести Вежинова не проговариваются ни темп, ни длительность повествования: читатель не знает, сколько проходит времени от начала истории до ожидаемого финала. Более того, в начале повести время повествования максимально приближено к времени истории, так что читателю кажется, будто он наблюдает за событиями непосредственно, однако уже при знакомстве главного героя с Доротеей мы натыкаемся на пролепсис и понимаем, что описываемые сцены уже произошли, а сам рассказчик неумолимо ведет нас к печальному финалу на всех парах.
«Барьер» меланхоличен с первых строк и вызывает чувство липкой тревоги на протяжении всего повествования, так как из-за встречающихся в повести пролепсисов мы знаем о том, к чему всё идет. Пока нарратор описывает то, как они постепенно сближаются с Доротеей, предполагаемый печальный финал дышит читателю в затылок, из-за чего до самого конца пребываешь в напряжении, но в то же время это интригует: каким образом случится это? Почему оно произойдет? Что этому будет предшествовать? Создаваемая таким образом интрига не позволяет читателю оторваться от повести до самой развязки истории.
После прочтения на душе остается тяжелый осадок: истории Доротеи вызывают ужас и тяжелы для восприятия, а последний отголосок надежды на то, что все будет хорошо, фантастическая сцена полета с главным героем, стремительно разбивается о серую действительность и эгоизм Манева.
Из положительного можно отметить выбор автором повествования от первого лица, так как оно наиболее полно раскрывает главного героя; вряд ли повествование от третьего лица дало бы такой мощный эмоциональный отклик у читателя. Рассказчик поэтичен, что неудивительно, ведь он творческая душа, но мне понравилось, как красноречиво передается его образ. Читатель чувствует, что главный герой, с которым происходят все описываемые события, и рассказчик – это одно и то же лицо, а не разные личности. И это чувствуется ещё и благодаря описаниям, сравнениям, к которым прибегает повествователь, например: «И все же это не были определенные черты – лицо её непрерывно менялось, точно поверхность реки, по которой то переливаются солнечные блики, то пробегают тени облаков», — о внешности Доротеи. Поэтические сравнения выдают в рассказчике творческую натуру, а мы знаем, что Манев знаменитый композитор.
Прекрасен в своей непосредственности легкий образ Доротеи. Рассказчик сквозь призму пережитых воспоминаний придает её нежному образу схожесть с птицей: «...шла впереди меня немного странной походкой – очень легкой и одновременно скованной, как голубь или чайка…», «осталась жить у меня <…>, как голубь, приютившийся на моей террасе», «не села, а опустилась на краешек, как озябший воробей» и т.д. Вставные рассказы от лица Доротеи позволяют читателю подтвердить, что с ней на самом деле было не все в порядке еще до того, как она получила травмы. Сравнения от ее лица жуткие и неприятные: застывшие капли дождя у нее «лопались, как человеческие глаза», мама пила кровь из папы, высасывая ее из трубочки по ночам (детское объяснение его нездоровой худобе), дядя питается человеческими головами и выбрасывает в окно. Образы, которые она описывает, гротескны. Доротея является примером ненадежного рассказчика, конец каждой её истории вызывает смутные сомнения.
Необходимо отметить язык самого произведения: он легкий и живой, благодаря чему повесть читается на одном дыхании. Представленные в повести пейзажи и портреты ярко обрисовываются в голове.
Из недостатков можно выделить разговоры между Юруковой и Маневым. В их диалоги об инстинктах и о защитных человеческих механизмах, о телепатии и прочем слишком слабо верится. Они ничего не объясняют, а только добавляют вопросов.
Вызывают неприязнь характеры главного героя и доктора Юруковой. Антонию совершенно невозможно сочувствовать, потому что его поступки максимально недальновидны и эгоистичны, он никого не готов впускать в свою жизнь, что вредит Доротее. Юрукова также поступила недальновидно, доверив условно говоря «первому встречному» заботу о почти выздоровевшей подопечной. Однако это скорее не минус, а плюс: негативные черты делают персонажей живыми. Чем больше испытываешь злости и неприязни к главному герою, тем сильнее сочувствуешь Доротее и тем болезненнее ощущаешь ее последний полет.
Повесть стоит почитать как минимум один раз из-за живых характеров, поэтичных описаний, интересной истории, держащей читателя в напряжении. Интересен образ нарратора (именно нарратора) и то, как на него повлияла Доротея, заполнившая его одиночество. Однако во время повторного прочтения начинает вызывать негативные эмоции образ главного героя, его абсолютная зацикленность на себе и его импульсивные действия, вызванные иррациональным страхом ненормальности Доротеи, не вписывающейся в его математически выверенное гармоничное мировоззрение.